Воспоминания о войне
(окончание)
11 октября. Вот и рассвет. От холода промерзла кромка воды у берега: что же при этом с ранеными творилось?
На паром нас погрузили уже при свете. Стоило катеру только отбуксировать паром на середину Волги, как нас начала обстреливать дальнобойная артиллерия немцев. Снаряды рвались со всех сторон, вода столбами устремлялась вверх. Мы лежали, вжавшись в палубу парома, ожидая, что вот-вот попадут и по нам. А катер, как ни в чем не бывало, тащил нас и тащил, пока наконец не остановился у противоположного берега.
Успели или нет прицепить паром – этого не знаю, но те, у кого сохранились кое-какие силы, поспешили сойти сами и укрыться на твердой земле. Тут же из ближайшего леска на большой скорости выскочил грузовик и в мгновение ока развернулся около нас. С грохотом отвалились борта и сразу начали грузить лежавших неподвижно тяжелораненых.
Шевельнуться не было сил, перед глазами все летело кувырком. Меня не брали, перешагивали и уносили тех, что подальше. Не желая оставаться тут, собрав все силы, стал ползти в сторону машины самостоятельно. Все-таки дополз и уцепившись за доску открытого борта руками начал подтягиваться вверх. Стараюсь, но получается не особо, не слушаются, ни ноги, ни здоровая рука. В это время кто-то поднял меня, отнес в сторону и как младенца посадил на землю.
Каждый метр до машины стоил мне дороже золота, а меня от нее опять оттащили. Прикинув взглядом расстояние и собрав остатки сил, опять пополз штурмовать эту дистанцию. Опять добрался, но стоило мне уцепиться за борт и подтянуться, как кто-то из кузова отпихнул меня ногой и я, кувыркнувшись, повалился на свое раненое плечо. От боли потемнело в глазах. Кто-то, наверное, решил, раз есть силы ползти, значит, ранен не тяжело. Вряд ли в каком-нибудь словаре есть слова, подходящие для описания моего тогдашнего состояния. Даже стонать сил не было.
То ли пожалел тот же оттолкнувший меня человек, то ли просто очередь дошла, но последним в кузов погрузили именно меня и посадили сзади, прислонив к борту. Все другие раненые остались лежать на прибрежном песке. Борта кузова закрылись, машина рванула с места и на большой скорости помчалась по бездорожью неровного луга в сторону леса. Машина мчится, а нас в кузове дико подкидывает на каждой кочке, терпеть нет мочи, кричим. Но медленнее ехать нельзя, иначе подстрелят. Удивительно, но и тут мы выжили, так в нас и не попали, снаряды все время рвались в стороне от нас.
Проехав немного по лесу, шофер остановил машину справиться о нашем состоянии. Объяснил, что тут можно было проскочить только на такой скорости.
- Вот для вас и остались позади вражеские пули и осколки. Выздоравливайте и возвращайтесь в свои родные края, - пожелал он нам на прощание.
Только на третьи сутки после ранения я оказался в санчасти, и только тогда вычистили рану и перевязали. Почувствовал едва не отмершую руку и тут же начались нестерпимые боли. Стало немного легче только когда накормили горячей пищей.
В одном из полевых госпиталей сделали операцию, после которой я сильно занемог. Температура 40-41, постоянные боли, держался только на уколах. Оно и неудивительно, что было так тяжело, ведь плечо было разбито сразу тремя автоматными пулями.
Через несколько дней, после того как немного поднабрался сил, меня опять положили на операционный стол. Двое людей в белых халатах встали рядом и завели такой разговор.
- Давай, вот по сюда отрежем, - предложил один, показывая ниже моего локтя.
Сердце замерло от страха, перехватило дыхание. Что делать? Любой ценой надо было спасать руку, если даже и умру, пускай обе руки будут при мне. Готовый заплакать я не отводил умоляющего взгляда от второго. Тот посмотрел на мою руку, перевел взгляд мне в глаза, опять на руку и говорит:
- Пока еще цвет не изменился, не посинела, заражения нет, оставим на пару деньков.
Отлегло, внутри даже потеплело. Мысленно поблагодарил его.
С того дня по утрам и вечерам, когда мерили температуру, как только замечал, что термометр показывает 39, я стал незаметно убирать его из подмышки, чтобы врачи думали, будто бы мое состояние улучшается. Во время обходов уверял врачей, что все у меня хорошо. Главное – руку сберечь. Таким манером, в конце концов, мой термометр стал «показывать» 38 градусов, а раненых с низкой температурой отправляли дальше в тыл. Перевели и меня.
Вот так я сумел спасти тогда свою руку. Она все еще при мне, только вверх не поднимается – срослись ключица и лопаточная кость. Пусть так, все равно две руки – это две руки. Тому врачу, отложившему ампутацию моей руки, благодарен по сей день. Желаю ему успехов и счастья. Если уже умер – пусть для него найдется место в раю. Молодому человеку остаться без руки не шутка. Мне тогда еще в самую пору было ухаживать за девушками, была на присмотре и подруга. А если бы без руки остался…. Как же без руки то…?
Из этого полевого госпиталя нас отправили в Саратов. Нельзя не рассказать о тогдашних путевых злоключениях.
«Неужели вдали от фронта не стало лучше?» - спросите вы.
Но в жизни и без войны достаточно трудностей. Из-за нехватки санитарных эшелонов, нас погрузили в товарняки. С самого дня нашего отправления начались трескучие морозы. Вагоны никак не отапливались и не утеплялись. Приготовленная для нас вода замерзала, лед приходилось бить кружками, а иногда и куском железа. Так и пили эту воду со льдом. Не пить было тоже невозможно, от высокой температуры во рту все пересохло и потрескалось. Когда пьешь такую воду разбаливается голова, простужается горло и стынут все внутренности. Опять подскочила температура. В бреду опять дрался с немцами, потом рассказывали – кричал: «Беги! Стреляй! Пригни голову!». Время от времени поминал в бреду и того голубоглазого мальчишку, плакал «Эх, малыш, малыш!»
Расстояние в 400 километров поезд ехал восемь суток. В первую очередь предоставляли путь один за другим следовавшим на фронт эшелонам с войсками, вооружением и продовольствием. Невзирая на собственное плачевное состояние, такому множеству направляющимся на фронт силам мы только радовались. «Вот тебе, фашист!» Мы что? Нас всего несколько сотен, а на фронт едут тысячи. Идет борьба за нашу Великую Родину – вот, что мы понимали и потому терпеливо ожидали своей очереди.
Восемь суток – обездвиженные, на лютом холоде. Восемь суток из-за болезни ничего не шло в горло, кроме той мерзлой воды. Приносили мерзлые хлеб и консервы, которые не могли толком разгрызть даже те из раненых, кто имел более или менее сил. Кроме того, каждый день выдавали 50 граммов сахара, который и не дал мне тогда умереть с голода. Сильно замерзли обмотанные в одни тонкие портянки ноги в простых ботинках. Одна единственная шинель, подстелешь под себя – укрыться нечем, потянешь на себя –подстелить не хватает. Холод пронимал насквозь, лежал и из последних сил постукивал ногами друг об дружку, чтобы окончательно не замерзли. Ноги тех бедняжек, что были в гипсе, замерзли. Сразу по прибытии в Саратов их ожидала ампутация.
Меня же много дней держали в палате для безнадежных, где каждый день умирало по два-три человека. «Душа человека – собачья душа» - говорили древние, так и не суждено было мне умереть даже в безнадежных. В те дни, чтобы измерить мою температуру, не хватало делений на термометре, расстроилось пищеварение, от меня остались только кожа да кости. Очень хотелось чего-то кислого, казалось, что как только съем что-нибудь такое, сразу поправлюсь. Умолял врачей выдать мне соленых огурцов и лука. «Не полагается» - говорили они. Пришлось действовать окольными путями.
В ежедневный паек входил табак, при этом было не важно, куришь ты или нет: а я никогда не курил. В один из дней я попросил санитарку обменять накопившийся у меня табак на соленые огурцы или лук. Та, уверенная, что дни мои сочтены и что исполнение последней просьбы умирающего большим грехом не будет, согласилась и принесла около килограмма лука.
Я на этот лук набросился так, что стал запихивать его себе в рот не очищенным, глотал, не успевая разжевывать. Только сожрав половину принесенного я немного насытился. Оставшиеся луковицы я ел, уже очищая и наслаждаясь их горечью. С того дня прекратились приступы дизентерии, появился аппетит, начал съедать приносимую пищу, пить чай. Лечащий врач удивлялся, как это я, безнадежный, пошел на поправку. Я ему напомнил про свою тогдашнюю просьбу и объяснил, что сил мне придал обыкновенный лук.
- Вот, молодец! – воскликнул врач, пожимая мою правую руку. – Это значит, нам в дальнейшем надо прислушиваться и к пожеланиям больных.
Из палаты безнадежных меня скоро перевели в палату «перспективных» – это я сам так называл. За весь месяц, что я там пролежал, не умерло ни одного человека. Силы все прибывали, потихоньку начал ходить, появились друзья. Каждый делился своей историей, говорили только о фронте. Рассказал и я о своем, в том числе и про того погибшего ребенка, чем всех расстроил.
- Это не единичный случай, - пытались они меня утешить, - подобное бывало везде.
Есть выражение «солдаты не плачут». Оно неверно, солдатское сердце тоже не камень. Плакали, все солдаты плакали, просто многие того не показывали.
Примерно в середине января нас из Саратова перевезли в Фергану. Тамошние врачи к лечению подошли так же очень профессионально. За полтора года, что я там лечился, сделали четыре операции под наркозом и собрали-таки меня заново человеком, за что не устаю их благодарить. Домой вернулся инвалидом второй группы. Зажило все, кроме раны на щеке. Одна из пуль, прежде чем войти в плечо, прошла через щеку, задев при этом слюнную железу. Эта рана зажила всего лишь несколько лет назад.
По возвращении сразу устроился в школу. Из-за нехватки учителей меня, как закончившего 10 классов только на пятерки, взяли преподавать физику, математику и некоторые другие предметы. Хоть и мечтал я стать юристом, за предложенное дело взялся всей душой и телом. Поняв, что дело это благородное, святое, решил посвятить ему всю жизнь, и мое желание воплотилось в жизнь. «Разве другие дела не нужны?» - спросите вы. Но только школьный учитель удостаивается чести сопроводить каждого человека на его жизненный и трудовой путь. Это свое дело я выполняю со всей любовью.
Часто вспоминаю своих фронтовых друзей, особенно Корнилова. Хочется знать, что они живы, общаться и откровенно говорить с ними. Они занимают прочное, самое почетное место в моей душе. Некоторых удалось найти самому, кое-кто и сам нашел меня, а некоторые остались лежать на поле боя и пусть место их будет в раю.
Если помните, я упоминал о девушке, которую держал на примете. Через некоторое время после возвращения, убедившись, что она ждала и сохранила мне верность, отправил к ней сватов. Таким образом, самая красивая девушка Новокабаново по имени Накия стала моей женой. Сам я родился и вырос в деревне Старокабаново, учился в Новокабановской школе, куда и устроился работать по возвращении с войны. У нас родилось всего семеро детей – пять сыновей и две дочки. Двое сыновей умерли еще в младенчестве – ничего не поделаешь, жизнь их оказалась такой короткой. Когда у нас было двое детей я учился в Бирском пединституте, был директором школы в Кигинском районе. Потом был направлен в село Байгильдино Нуримановского района в качестве учителя физики и математики. Здесь родился третий ребенок. Каждый из сыновей, когда достигал пяти, шестилетнего возраста, напоминал мне того сталинградского мальчишку, то своими голубыми глазами, то кудрявой головкой. Каждому из них я желал жить и как вместо того мальчишки тоже.
Своего друга Корнилова я отыскал невдалеке от Байгильдино в его родной деревне Чуваш-Кубово Иглинского района. При расставании на фронте загадали встретиться, и вот эта встреча состоялась. Он тоже вернулся инвалидом второй группы. Сейчас мы с ним неразлучные фронтовые друзья. Ходим друг к другу в гости, вспоминая тяжелые годы, фронтовые лишения, потери среди общих друзей, плачем.
Вечная память погибшим! Пусть наши дети и все грядущие поколения не знают, что такое война. С пожеланиями мира в стране и на всей земле Г.М.Гаянов.
1964-1974гг.